В самом деле, Даниил Гранин в 1941 г. ушел солдатом-добровольцем защищать Ленинград и закончил войну в Восточной Пруссии командиром роты тяжелых танков. Позже он стал известным писателем, отмечен разными наградами. Знают писателя и в Германии: он лауреат премий Генриха Гейне, член Немецкой академии искусств.

Даниил Гранин вместе с Алесем Адамовичем написали знаменитую «Блокадную книгу» – документальную хронику блокады. Сначала на издание этой книги в Ленинграде был наложен запрет; впервые она была напечатана с купюрами в 1977 г. в журнале «Новый мир», а книгой впервые вышла только в 1984 г. Позже известнейший режиссер Александр Сокуров поставил по книге фильм: несколько десятков петербуржцев разных профессий и возрастов перед камерой в телестудии читают отрывки из книги.

Пребывание в Германии Д.Гранина было насыщенным. Накануне выступления Гранин встречался с президентом ФРГ Йоахимом Гауком и канцлером Ангелой Меркель. В их сопровождении (причем Ангела Меркель еще не вполне оправилась от недавней травмы и пришла на заседание на костылях), а также председателя Бундестага Норберта Ламмерта, Д.Гранин и появился в Бундестаге.

Зал был переполнен. В ложе для гостей перед началом часа Памяти находились блокадники с медалями «За оборону Ленинграда» на груди, ветераны Великой Отечественной, узники фашистских гетто и концлагерей.

Вступительную речь произнес Норберт Ламмерт. Он отметил: «27 января 1944 года была полностью снята блокада Ленинграда. В тот же день годом позже Красная Армия освободила Освенцим. Это случайное совпадение, но не случайна связь этих двух событий – геноцида, основанного на расизме, и крестового похода нацистов против цивилизации… Мы склоняем головы перед жертвами этой войны, перед всеми погибшими и замученными, перед всеми, кого преследовали за политические убеждения, расовую принадлежность, перед всеми, кто перенес тяготы принудительных работ и ужасы лагерей для военнопленных». И задал вопрос, на который человечество много веков мучительно ищет ответы, и особенно применительно к страшным итогам 2-ой Мировой войны: «Как стало возможным такое расчеловечивание?».

Затем Ламмерт передал слово Даниилу Гранину, поблагодарив его за мужество и создание «Блокадной книги».

По словам дочери Гранина, Марины Данииловны, ее отец неоднократно переписывал текст своего выступления: он хотел, чтобы текст был точен, хотел рассказать обо всем без ретуши.

Гранин говорил около часа. Он подчеркнул, что выступает в Берлине не как писатель, а как обычный солдат, участник тех событий, их непосредственный свидетель. Писатель и говорил, как солдат, стоя, хотя пожилому человеку предложили стул. Говорил тихо, в абсолютной тишине. Его речь была выдержана на пределе эмоций, но одновременно сдержанна. Только правда и боль.

Выступление Даниила Гранина транслировали в прямом эфире несколько немецких каналов. Размышления писателя о блокаде, рассказы из истории блокады поразили присутствовавших. Многие из них, конечно, знали о самом факте блокады, но не знали подробностей, той невероятной, нечеловеческой боли, которую довелось пережить ленинградцам. Некоторые из слушателей не стеснялись слез.

По словам писателя, спасались в блокаду прежде всего те, кто, вопреки истощению и голоду, сохранял в себе способность в состраданию, старался помогать другим. Но одновременно он не избегал жутких подробностей блокады – как мать выходила маленькую дочь, отрезая ей в еду по кусочку от трупа младшего брата, как весной брали воду из Невы, отталкивая плавающие трупы красноармейцев. Такое невыносимо даже слушать и очень трудно представить, как такое можно пережить. И тем не менее, писатель говорил, как большинство петербуржцев в нечеловеческих условиях остались людьми. Многие из них, шатаясь от голода и слабости, поднимали других.

Примечательно, что в своем выступлении Гранин не осудил ни немцев, ни тех ленинградцев, кто оступился, не справившись с ужасами блокадной жизни: «Война – это всегда кровь и грязь, а самое ценное на свете – это любовь к человеку и к жизни». Таким образом, рассказав о конкретном страшном эпизоде войны, он поднял его до обобщающего уровня, ужасов войны вообще.

Для немцев выступление Гранина было особенно важным. Дело в том, что ленинградская блокада в сознании многих из них не оставила особого следа – в отличие, например, от Сталинградской битвы. Особенно долгое время не знали правду о блокаде Ленинграда на западе Германии. По словам редактора журнала «Восточная Европа» Манфреда Заппера, в ФРГ блокаду Ленинграда всегда считали «обычной военной операцией». Писатель открыл глаза многим депутатам, представляющим новое поколение немцев.

Прослушав выступление писателя в абсолютной тишине, зал единодушно встал и устроил овацию писателю.

Пресса и общественные деятели широко и эмоционально откликнулись на выступление Гранина. Во «Франкфуртер Рундшау» обзор выступления начался со слов: «Чья музыка, как не Шостаковича, могла открыть церемонию в Бундестаге? В его музыке - память о жертвах ленинградской блокады. И кто, как не Даниил Гранин, мог выступить в Бундестаге по поводу 70-летия снятия блокады Ленинграда - 27 января, в день памяти всех жертв нацизма?»

Корреспондент характеризует выступление Гранина как «рассказ о его и нашем прошлом - прошлом, которое не должно уйти в прошлое». А ведь во многом трагедия войны уходит в прошлое. В самом деле, послевоенные поколения немцев жили при интенсивном процессе денацификации Германии, признания страной своей вины. Но со временем эти чувства начали стираться, в последние десятилетия все больше в Германии стало появляться националистических групп, растет антисемитизм, маршируют колонны молодых людей, фактически исповедующих неонацистскую идеологию. До последнего времени легче найти книги о страданиях немцев в советских лагерях военнопленных, чем о сожженных русских деревнях, преследуемых и уничтожаемых евреях. И выступление Гранина служит напоминанием, предупреждением. Корреспондент газеты замечает: «Мы испытываем недостаток в знании, а отсюда - и в сострадании. Нам нужны такие голоса, как голос Гранина».

Директор Московского бюро по правам человека Александр Брод: «Знание, память, сострадание – вот что необходимо современному миру. И выступление Даниила Гранина в Бундестаге поэтому особенно ценно. Германия продемонстрировала всему миру, что она готова знать правду, готова к осмыслению и покаянию. Готова ли Россия понять и осознать ужасы сталинских репрессий, тоталитаризма? Пока вопрос открыт».

«МК» опубликовал выдержки из выступления Даниила Гранина

«Сегодня у нас в Петербурге люди идут на Пискаревское кладбище. Это одно из символических кладбищ города. Идут, чтобы отдать должное всем погибшим в годы блокады. Кладут на могильные холмы сухари, конфеты, какие-то печенья – лишь бы как-то выразить свою любовь и память тем людям, для которых это была трагическая и жестокая история. Она и для меня была очень трагичной и жестокой.

Я начал войну с первых дней. Записался в народное ополчение добровольцем. Зачем? Сегодня я даже не знаю зачем. Наверное, это была мальчишеская жажда романтики: «Как же без меня будет война? Надо обязательно участвовать». Но ближайшие же дни войны отрезвили меня, как и многих моих товарищей. Жестоко отрезвили. Нас разбомбили, еще когда наш эшелон прибыл на линию фронта. И с тех пор мы испытывали одно поражение за другим. Бежали, отступали, опять бежали. И наконец где-то в середине сентября [1941 года] мой полк сдал город Пушкин. И мы отошли уже в черту города [Ленинграда]. Фронт рухнул – и началась блокада. Все связи огромного города, мегаполиса были отрезаны от Большой земли. И началась та блокада, которая длилась 900 дней.

Блокада была неожиданной как и вся эта война. Не было никаких запасов ни топлива, ни продовольствия.

Вскоре уже, где-то в октябре, началась карточная система. Хлеб выдавали по карточкам. Начались катастрофические явления: прекратилась подача электроэнергии, кончился водопровод, закончились возможности канализации, отопления.

Начались бедствия блокады. Что такое карточная система? Она выглядела так: с 1 октября давали уже 400 граммов хлеба для рабочих, 200 граммов — служащим, а уже в ноябре месяце катастрофически начали сокращать норму выдачи. Хлеба давали рабочим 250 граммов, а служащим и детям — 125 граммов. Это ломтик хлеба, некачественного, пополам с целлюлозой, с дурандой и прочими примесями.

Никакого подвоза продовольствия городу не было. Надвигалась зима. И как назло, лютая зима. 30-35 градусов. Огромный город лишился всякого жизненного обеспечения. Его ежедневно нещадно бомбили с воздуха, обстреливали. Наша часть находилась недалеко от города. Пешком можно было дойти.. И мы сидя в окопах слышали эти разрывы авиабомб, и даже содрогание земли доходило до нас. Бомбили ежедневно. Начались пожары. Горели дома. Их нечем было заливать, воды не было – они горели сутками. И мы оттуда, с фронта, оборачиваясь назад, видели клубы черного дыма. И гадали, что там горит.

К декабрю улицы города завалило снегом... Патрули и редкие прохожие ходили со «светлячками»... Люди продолжали работать... (…)

Немецкие войска, по сути, весьма комфортно, без особых трудов ожидали, что наступающий голод и морозы заставят город капитулировать. Фактически, война становилась не войной. Война со стороны противника становилась ожиданием, довольно комфортным ожиданием капитуляции.

Я выступаю сейчас не как писатель, не как свидетель, я выступаю как солдат, участник тех событий...

(…)Уже в октябре начала расти смертность населения... Люди быстро тощали, становились дистрофиками и умирали. За 25 дней декабря умерли 40 тысяч человек. В феврале уже от голода умирали ежедневно 3000 человек. В декабре люди в дневниках писали: «Господи, дожить бы до травы, когда появится зеленая трава».

Всего в городе умерло примерно миллион человек от голода... Смерть начала участвовать безмолвно и тихо в войне, заставляя этот город сдаться...

Я хочу рассказать некоторые подробности жизни, которых нет в книгах и описаниях того, что творилось во время блокады в квартирах... Дьявол блокады кроется во многих подробностях. Где брать воду? Те, кто жил поблизости от каналов, от Невы, от набережных, делали проруби – и оттуда пытались ведрами достать воды и несли домой. Вынуждены были подниматься на 4-й, 5-й, 6-й этаж с этими ведрами. Те, кто жили дальше, собирали снег и вынуждены были топить снег... А где брать дрова? Ломали мебель, паркет, разбирали деревянные строения. Уже спустя 35 лет после войны мы с белорусским писателем Адамовичем начали опрашивать уцелевшие блокадников о том, как они выживали... Там были поразительные беспощадные откровения. У матери умирает ребенок, ему 3 года. Мать кладет труп между окон — это зима. И каждый день отрезает по кусочку, чтобы кормить дочь. Спасти хотя бы дочь... Дочь не знала подробности, ей было 12 лет, а мать все знала. Не позволила себе умереть и сойти с ума. Эта дочь уже выросла, я с ней разговаривал. Тогда она не знала, чем ее кормят. А спустя годы после войны узнала. Таких примеров можно много приводить - - во что превратилась жизнь блокадников...

Появились черные рынки – там можно было купить кусок хлеба, мешочек с крупой, какую-то рыбину, банку консервов. Все это выменивалось не столько на деньги, на шубу, на валенки. Приносили из дома, все что было ценное... На улицах и в подъездах уже лежали трупы, завернутые в простыни. Когда лед стал крепнуть, продолжили «дорогу жизни» по Ладожскому озеру... Дорогу нещадно обстреливали, снаряды ломали лед, машины шли под воду. Но другого выхода не было.

Несколько раз меня посылали с фронта в штаб и я бывал в городе. Тогда я увидел, как изменилась человеческая сущность блокадников. Главным героем в городе оказался кто-то, безымянный прохожий, который пытался поднять ослабшего, упавшего на землю дистрофика, повести его в такие пункты, где давали кружку с кипятком, ничего другого не было — и это часто спасало людей! Вот этот кто-то – это было проснувшееся в людях сострадание. Один из важнейших героев блокадной жизни...

Однажды в мае 1942 года, когда уже потеплело, все растаяло, появилась опасность инфекции в городе.... Нас послали, чтобы помочь вывезти трупы на кладбище. Трупы грудами лежали около кладбища... Мы грузили эти трупы в машины, мы их кидали как палки, такие они были высохшие и легкие. Полковой врач сказало нам, что это результат того, что организм поедал себя. Я никогда в жизни не испытывал ощущения, когда мы кидали труп за трупом, загружая машину...»