В 1961 г. в Харькове состоялся первый на территории СССР официальный вечер авторской песни Булата Окуджавы. В 1962 г. Окуджава стал членом Союза писателей СССР. В эти и последующие годы Окуджава активно пишет песни, стихи для песен к кинофильмам (всего на его стихи звучат песни более чем в 80 фильмах). Нет в России людей, которые не знали бы написанные им вместе с композитором Исааком Шварцем песню «Ваше благородие, госпожа Удача» (к/ф «Белое солнце пустыни»), песенку кавалергарда из кинофильма «Звезда пленительного счастья», романс «Любовь и разлука» (к/ф «Нас венчали не в церкви»), песни из кинофильма «Соломенная шляпка». Писал он и сценарии к популярным фильмам - «Женя, Женечка и «катюша» (1967) в соавторстве с В. Мотылем, «Верность» (1965) совместно с П. Тодоровским.
Наряду с В. Высоцким и А. Галичем, Окуджава стал одним из самых ярких представителей жанра авторской песни. В. Высоцкий вспоминал: «Его песни произвели на меня удивительное впечатление не только своим содержанием, которое прекрасно, но и тем, что, оказывается, можно в такой вот манере излагать стихи. И действительно, я считаю его своим крестным отцом, он меня подтолкнул».
Его песни расходились на тысячах магнитофонных кассет. И это были не просто песни - они запечатлели поиски, сомнения, духовный дискомфорт российской интеллигенции. Если Высоцкий буквально хрипел, обнажая душу - свою и народа, то песни Окуджавы были тихими, наполненными лирической нежностью, тонкой иронией, интеллигентской грустью.
Писал Окуджава и прозу, хотя она была менее известна и имела меньший успех, чем его стихи и песни.
И опять нельзя не сказать, что поэт в России - больше, чем поэт. Булат Окуджава был кумиром и лицом русской интеллигенции, воплощением ее порядочности, интеллектуальной честности, духовной высоты. Своими песнями он поддерживал нормальное состояние человеческого духа под прессом удушающего советского режима.
Столкнувшись со сталинизмом в ранней юности, он на всю жизнь сохранил стойкую позицию человека, противостоящего тоталитаризму. Суть его отношения к Сталину выражена в стихах 1981 г. : «Ну что, генералиссимус прекрасный? /Твои клешни сегодня безопасны - опасен силуэт твой с низким лбом./ Я счета не веду былым потерям,/ но, пусть в своем возмездьи и умерен,/ я не прощаю, помня о былом».
И не случайно Окуджава принял активное участие в политических и культурных процессах после перестройки. С 1989 г. он - член-учредитель русского ПЕН-центра, с 1992 г. - член комиссии по помилованиям при Президенте РФ; с 1994 г. - член комиссии по Государственным премиям РФ. В 1993 г. Окуджава подписал «письмо сорока двух» с требованием запрета «коммунистических и националистических партий, фронтов и объединений», признания нелегитимным съезда народных депутатов и Верховного Совета, суда над организаторами и участниками событий октября 1993 г. в Москве.
Булат Окуджава не оказался обойденным государственными наградами, почетными премиями, высокими званиями. Не считая боевых наград, он награжден орденом Дружбы народов (1984), Почётной медалью Правления Советского фонда мира. Он лауреат Государственной премии СССР (1991), премии «За мужество в литературе» имени А. Д. Сахарова («Апрель») (1991), премии «Русский Букер» (1994) за автобиографический роман «Упразднённый театр». Его именем названа малая планета. Проводятся конкурсы его имени. В Москве установлены два памятника Окуджаве. В 1997 г. учреждена Государственная премия имени Булата Окуджавы.
Д.Быков так завершает свою книгу о Б.Окуджаве: «С ним прощались на Арбате, в театре имени Вахтангова. Было дождливо, прохладно. По улице тянулась многотысячная очередь, и боже мой, что это были за люди. Некоторые писали потом, что давно не видели таких одухотворенных лиц - но это пафосный штамп. Не в одухотворенности дело. Это были прежде всего очень несчастные лица и очень потрепанные люди, шедшие хоронить главное оправдание своей жизни. Не только Окуджаву, конечно, а все, что умерло с ним. И казалось, что все они вместе с ним исчезнут - все эти фраера, как назвал их он сам; матери-одиночки, архивные юноши, последние старорежимные старухи, учителя, которых никто не слушает, ученики, которым некуда трудоустроиться, все, кому каждый день напоминают: твое место на свалке истории, хватит, тебя больше не надо. Шла эта покорная, тихая, неистребимая, как выяснилось, толпа лишних во всякое время людей, понурых, кое-как одетых; шла, тянулась, проходила мимо его гроба под его песни, выходила на улицы, растворялась в мокрой, чужой для них Москве, и казалось - все, это их последняя встреча. Однако шло время, и они собирались на его праздники, на открытие памятника на Арбате 8 мая 2002 года, на концерты в музее Окуджавы, на конференции по его творчеству, на премьеры спектаклей по его пьесам и прозе. Собирались, хотя дети, по всем расчетам, должны были вырасти, а старорежимные старухи - вымереть, а нетрудоустроенные ученики и никому не нужные учителя - спиться; но они приходили в одном и том же неизменном составе. За это время сменилось и кануло безвозвратно несколько социальных типов - новые русские, деловые мужчины и женщины, герои эры гламура, неоконсерваторы, младопатриоты, и всех их куда-то унесло. Тогда как фраера (не будем употреблять затрепанное слово «интеллигенция», поскольку вся интеллигенция кончилась вместе с Советским Союзом) всё продолжают себя хоронить и всё идут нескончаемым потоком, как змея, догоняющая собственный хвост, в мультфильме Ивана Максимова «Болеро». Они смешны и временами противны. Они потерты. Они повторяют одни и те же слова - «но вечные стихи затвержены тайком, и сундучок сколочен из фанеры». Идет это несчастное племя, голосом которого он стал,- и доказывает свою совершенную неубиваемость. Все те же домашние дети, все те же безрукие отцы и нервические матери, все те же хорохорящиеся деды и слезливые бабки, парад уродов, носители единственных ценностей, имеющих смысл».
«Остается, однако, вопрос: повторим ли этот феномен? и возможно ли появление нового поколения, которому голос, песни, проза Окуджавы будут говорить столько же, сколько говорили его современникам? Окуджава вне контекста своей эпохи многое теряет, и как Блок лучше всего понимался в определенные времена - например, в семидесятые,- так и творчество Окуджавы должно опять обрести своего читателя, но для этого нужен сложный комплекс условий. Нужно пройти через новую стагнацию и новую оттепель, нарастить определенный культурный потенциал, в котором каждое слово становится больше своего обычного значения, становится сигналом, паролем, вовлекает в круг читательского восприятия множество других текстов. Нужно пройти через серьезные испытания, о которых не дай бог и думать,- но человечество забыло о некоторых простых вещах, а напоминает о них обычно большая война или иной подобный катаклизм. Эти вещи должны вспомниться и стать безусловными, потому что ноты пишутся только на прямых и твердых линейках. Должно вырасти поколение людей, обманутых всеми общественными ожиданиями и уповающих на порядочность, а не на идею; должно вырасти поколение их детей, верящих, что у них-то все получится. Булат Окуджава был голосом и оправданием своей страны, той страны, которой больше нет; он был лучшим, что в ней было, райской птицей, поющей в аду и немыслимой вне этого ада. Этот ад был декорацией его упраздненного театра, фоном его песни, антиподом и условием существования его художественной вселенной. Лучшее гибнет первым - и если худшее, что было в СССР, оказалось легко воспроизводимо, для воспроизводства лучшего требуется слишком многое».