Он очень много писал о любви, но также ему принадлежит и гражданская лирика - в частности, известно его стихотворение «Гетто. 1943 год» («Когда горело гетто»), посвященное сложным взаимоотношениям русского, польского и еврейского народов во время Второй мировой войны.

Он начинал вместе с будущими знаменитыми поэтами-шестидесятниками -Ахмадулиной, Вознесенским и другими. Однако Аронов никогда не писал откровенно «антисоветских» стихов - которые парадоксальным образом целому ряду поэтов, после сравнительно мелких неприятностей в советский период, принесли чуть ли ни диссидентскую славу в постсоветский период.

Истоки экзистенциального отчаяния и пронзительной иронии его стихов - не в антисоветском пафосе эпохи, а в бездне человеческого одиночества.

Неслучайно блестящая строчка «Когда нас Сталин отвлекал от ужаса существованья» - родом из последнего десятилетия внутренней эмиграции, когда перестали вслух размышлять об основаниях бытия.

Впрочем, однажды он написал стихотворение, которое навсегда сделало его опальным и не издаваемым:

Посредине дня
Мне могилу выроют.
А потом меня
Реабилитируют.

Спляшут на костях,
Бабу изнасилуют,
А потом - простят,
А потом - помилуют.

Скажут: срок ваш весь,
Что-нибудь подарят...
Может быть, и здесь
Кто-нибудь ударит.

Будет плакать следователь
На моем плече.
Я забыл последовательность:
Что у нас за чем.

Но он не сделал свою опальность товаром, не рассказывал об этом, не представлял себя жертвой режима, как некоторые другие.

Он не рассчитывал на людей и солидарность поэтических групп, он рассчитывал только на свои стихи:

Отсвет имени на строчке
В сотни раз прекрасней слова.
Я ничем вам не помог, мои слова.
Чтобы вам не сгинуть снова,
Не пропасть поодиночке,
Друг за друга вы держитесь,
Как трава.

Про него всерьез не писали критики, его имя ни разу не фигурировало ни в каких лонг- и шорт-листах, его авторские вечера не проходили в Политехе и ЦДЛ.

Он был органически закрытым для эстрадного жанра, чуждым публичности.

Кроме того, он, в отличие от других поэтов, ходил на работу, посвящая свое время журналистике, руководя подчиненными, которые его безумно любили.

Он десятки лет сидел в прокуренной комнатушке «Московского комсомольца», писал очерки о хороших советских людях и делал к фотографиям замечательные подписи в стихах.

Одна из журналисток вспоминает: «Мы много лет работали с ним в «МК».

Он был моим начальником - какое-то время заведовал отделом, в котором я тогда работала.

Какое счастье было видеть его каждый день, слушать его стихи, которые иногда он писал на столовских салфетках.

Аронов, если не ошибаюсь, руководил по очереди всеми отделами «МК»...

Саша был изумительный начальник.

Он не ругался, не третировал, не загонял за Можай, не строил, не устраивал разборок.

Зато он мог прибежать в отдел с взъерошенной головой и проорать: «Мать, ты написала гениально!».

Хотя что могло быть гениального в заметке про совещание в горкоме комсомола?

При нем невозможно было халтурить.

И обмануть его тоже было невозможно.

И когда он приносил свои новые стихи - дела откладывались.

Я однажды прочитала новые строчки, накарябанные на салфетке, и я расплакалась.

Аронов растрогался и посвятил потом этот стих мне...

Вот удивительно - мы были такие молодые, но понимали уникальность Аронова.

Пили с ним вместе, да, но и слушали, раскрыв рот.

А сейчас таких людей нет, они сейчас не родятся, они сейчас невозможны...».

Известнейший журналист Юрий Щекочихин - увы, уже тоже покойный - называл его своим учителем.

Учителем называет его и поэт Олег Хлебников, писавший о его человеческих качествах: «Саша помогал многим.

Ему - почти никто.

Не имея ни одной своей собственной книги до 50 лет, он любил чужие удачи и щедро напутствовал и печатал в своем «Московском комсомольце», где проработал полжизни, тогда еще молодых поэтов: Александра Еременко, Ивана Жданова, Андрея Чернова, Евгения Бунимовича, меня...».

Но будучи скромным человеком, он все же понимал силу своего поэтического дара и осмелился - третьим после Пушкина и Лермонтова - написать стихотворение «Пророк», продолжение первых двух стихотворений.

Один из критиков так высказался об этом: «Аронов в своём «Пророке» сказал о нас больше, чем Пушкин и Лермонтов в своих. Хотя они великие, а он - никто».

Оказалось, что Аронов вовсе не никто. Как известно, рукописи не горят, и стихи Аронова дошли до читателя.

И они навсегда останутся в русской поэзии, как и сам Аронов - в памяти читателей, своих друзей и коллег.