В 2004 г. он издал сборник «Книга прощаний» - воспоминания о друзьях, о людях, без которых невозможно представить себе русскую словесность, культуру, историю: К.Чуковском, С. Маршаке, Борисе Слуцком, Давиде Самойлове, Александре Галиче, Булате Окуджаве, Натане Эйдельмане, Юрии Давыдове, Александре Володине, Фазиле Искандере, Михаиле Казакове.

Рассадин писал о них с той же любовью и точностью, что и о Фонвизине, Дельвиге, Вяземском, декабристе Иване Горбачевском, Сухово-Кобылине, Шварце, Эрдмане...

При этом показательно, что сам Рассадин не считал себя литературоведом и критиком: «Я, по правде говоря, не знаю, что такое литературоведение, хотя меня иногда называют литературоведом, так же, как литературным критиком, хотя, я полагаю, и то, и другое уже несправедливо.

Критиком я перестал быть, перестал следить за так называемым литературным процессом.

А что касается литературоведения, то тут я скажу...

Литературоведение, по крайней мере в нашей советской стране, превратилось в нечто совершенно извращенное.

Существуют целые институты, где огромное количество научных сотрудников, младших и старших, сочиняют плановые работы, печатают их.

Эти работы никто не читает, и правильно делают.

Потому что читателю это не нужно, писателю это не нужно и даже вредно.

Это действительно, мягко, интеллигентно выражаясь, вещь в себе.

Литературоведение как занятие, мне кажется, вещь противоестественная...».

Рассадин был не просто бесстрастным критиком-«сухарем».

Своими статьями и книгами он одновременно и неустанно проповедовал близкие ему идеи.

Питомец хрущевской оттепели, это он придумал термины «шестидесятник» и «шестидесятничество», прочно закрепившиеся в лексиконе российской интеллигенции.

Мало того, многие считали Рассадина до самой его смерти последним идеологом шестидесятничества.

Пытаясь определить «свое место», он написал: «Говоря без амбиций и без самоуничижения, я, надеюсь, достаточно квалифицированный - и уж, без сомнения, опытный - читатель, надо полагать, научившийся за долгие годы внятно излагать свои мысли.

Передавать свои ощущения».

Как пишет о Рассадине другой известный критик, Наталья Иванова, «Станислав Рассадин был из уходящего племени людей журнальной культуры», настоящий рыцарь «толстых журналов».

И он всегда был очень независим в своих вкусах, не следовал общепринятым стандартам.

Сам он пишет так: «Я мог ругать Евтушенко и Вознесенского, что я часто делал с большим удовольствием, поскольку это соответствовало моим взглядам.<...>

Я ругаю тех, кого можно ругать, мне не нравящихся, но талантливых людей, а официозное барахло я тронуть не могу».

Это и стало причиной того, что в 60-70-х гг. он писал в основном о русских классиках.

Но и в новой России он сохранял свою независимость, не следуя общему тренду.

Он не принял новую так называемую «другую литературу».

Он крайне скептически относился к ее представителям - от Дмитрия Пригова до Владимира Сорокина.

И он очень активно и очень настойчиво об этом писал.

У него была колонка в «Новой газете», которая называлась «Стародум», и в ней он весьма активно отстаивал свою эстетически консервативную позицию.

Еще одна черта Рассадина - это тщательное отношение к своим текстам.

Поэт Олег Хлебников отмечает: «Сказать, что Рассадин был перфекционистом, это ничего не сказать.

Он действительно относился к слову в статьях так, как поэт должен относиться к слову в стихах.

Уровень Рассадина - тыняновский, анненковский.

У него есть свой узнаваемый стиль, и если не написана фамилия, то все равно знаешь: так написать мог только он».

Когда 3 года назад, после многих лет борьбы с тяжелой болезнью, не переставая работать, Рассадин скончался (20 марта 2012 г.), то многие его коллеги говорили о нем теплые слова.

Одним из них был известный критик Андрей Немзер, сказавший про Рассадина: «Он был одним из самых ярких критиков своего поколения.

По мне - с середины 70-х, когда я начал Рассадина читать, - просто лучшим.

И терпеть не мог, когда его аттестовали «критиком». <...>

Именно таких читателей нам не хватало как полвека назад, так и сейчас.

И потому уход Рассадина (как и его вынужденное недугом сравнительно малое присутствие в литературном движении последних лет) очень тяжелая потеря не только для его друзей, но и для всех, кому дорога русская словесность во всей ее смысловой полноте.

Для всех, кому дороги «стародумские» представления о человеческом благородстве и интеллектуальной честности, точном вкусе и здравом смысле.

Для всех, кто знает, сколь высокий (и тяжело исполнимый) долг - быть настоящим читателем.

Верным другом своих друзей, хранителем высокого духа просвещения, решительным полемистом, не боящимся, отстаивая свои убеждения, прослыть зоилом.

Литератором, в каждой работе помнящим, что он пишет на языке Фонвизина, Вяземского, Мандельштама - и Пушкина.

Станислав Борисович Рассадин свой долг исполнил.

Будем надеяться, что благодарная память о нем нас не оставит».

В самом деле, Станислав Рассадин сделал так много, что навсегда остался в анналах русской словесности.

И нынешний его юбилей - даже в его отсутствии - еще один повод вспомнить о замечательном критике и человеке.