9 августа ушел из жизни Эрнст Неизвестный. Крупнейший скульптор-монументалист ХХ века завершил свой земной путь в Нью-Йорке в возрасте 91 года.
Драматичная судьба мастера, причудливо рифмующаяся с судьбой его страны, навеки воплотилась в бронзе, бетоне и памяти благодарных зрителей. Узнаваемый «прямой», «ударно метафорический» стиль Неизвестного возрос на опыте европейского авангарда – в первую очередь, символистов и экспрессионистов, однако художнику удалось открыть собственную страницу в истории изобразительного искусства и подарить миру пластически и семантически убедительные образы, востребованные благодарными посетителями ведущих музеев планеты.
Художественный message Неизвестного антропологичен и экзистенциален. Это всегда голос в защиту униженного, растоптанного человека, потерявшего историческую, экзистенциальную, метафизическую опору в эпоху мировых войн и тоталитарных диктатур.
Эрнст Иосифович Неизвестный родился 9 апреля 1925 года в Свердловске в еврейской семье. Отец был врачом, мать – детским писателем. В 1939-1942 годах Неизвестный участвует во Всесоюзных конкурсах детского творчества. В 1942 году художник был призван в ряды Красной армии. В марте 1944-го Неизвестный – командир стрелкового полка 86-й гвардейской стрелковой дивизии 5-й ударной армии. 22 апреля 1945 года в Австрии он был тяжело ранен и за проявленный героизм награжден орденом Красной Звезды и медалью «За отвагу».
В период с 1946 по 1947 год учится в Академии художеств Латвийской ССР в Риге. В 1954 году получает диплом Московского художественного института имени В. Сурикова. В 1955-м вступает в Союз художников СССР.
В 1962 году Никита Хрущев, посетивший выставку Неизвестного, объявил его искусство «дегенеративным». Но художник осмелился возразить правителю.
«Я сказал: скажите мне, кто Вам сказал, что Вы разбираетесь в искусстве? Это — Ваш враг. Он хитренькими глазками любовно смотрел на меня. Мне кажется, что ему нравился мой мат, мое безобразие и вообще бесстрашие полное», — вспоминает скульптор.
По иронии судьбы именно Неизвестный по просьбе родственников генсека создаст надгробный памятник Хрущеву на Новодевичьем кладбище.
В 1976 году художник эмигрирует в Швейцарию. Через год Неизвестный вылетает в США, где творит и в должности профессора преподает в Нью-Йоркском, Гарвардском, Йельском, Калифорнийском и Колумбийском университетах.
Произведения Эрнста Неизвестного стали достоянием Лувра и Прадо, элитарных частных собраний. Вклад скульптора в мировую культуру еще предстоит оценить.
Соболезнования родственникам художника принес Президент РФ Владимир Путин.
«Эрнст Иосифович по праву считался одним из величайших скульпторов современности. Его жизненный путь был долог и ярок. Он был свидетелем важнейших событий XX века, мужественно сражался на фронтах Великой Отечественной войны и всегда сохранял верность своей гражданской позиции, высокому призванию Мастера и Творца», — говорится в телеграмме главы государства, опубликованной на сайте Кремля.
В свое время Энди Уорхол произнес фразу, ставшую знаменитой: «Хрущев – средний политик эпохи Эрнста Неизвестного».
«Это же был не только скульптор. Он был человек многоплановый, многосторонний, – отмечает заслуженный художник России Миша Брусиловский («Ъ»). – Он был философ, он был писатель, он был вообще сложный человек. Характеризовать его как художника — это просто бессмысленно, потому что это художник с мировым именем. Что-то невероятное, это потрясающее, это невозможное».
«Так получилось, имя скульптора я запомнил еще в детстве, – вспоминает писатель и журналист Валерий Шемякин. – Увидел в газете фотографию – огромная каменная глыба, которую разрывает сквозная дыра, искаженный в крике рот… Кажется, это было что-то связанное с Хиросимой. Это потрясло и навсегда осталось засечкой в голове. А потом уже в юности увидел на Новодевичьем кладбище отрубленную голову Хрущева».
Так говорил Э. Неизвестный:
«В 50-е годы меня называли ревизионистом. Я работал учеником литейщика, а потом литейщиком на 50-м вагоностроительном заводе под названием "Металлист". Ночью я отливал скульптуры из отходов металла. Выставляться в Москве или где-либо не было возможности. У меня была какая-то ужасно тяжелая бесперспективная жизнь. Я не высыпался, работал и не знал, для чего я все это делаю. И даже у меня были такие странные мысли – сделать снаряд времени, какую-то металлическую капсулу, поместить туда свои работы, зарыть его в тайге с пленкой. Наговорить потомкам, объяснить им, что мною двигало. Такие помпезные романтические отчаянные мысли. И в одну ночь мне просто приснилось ״Древо жизни״. Мне приснилось ״Древо жизни״. Не в деталях – как схема, как яйцо, состоящее из семи мебиусов.
Мне казалось, что ״Древо жизни״ должно было стать зданием, я хотел объединить все художественные направления ХХ века. Меня очень поддерживали друзья: Капица, Ландау, Курчатов. Туполев даже давал советы, Бахтин говорил о ״Древе жизни״... И кто-то из референтов ЦК, среди которых тоже были мои друзья, предположил, что когда-нибудь там будет здание ООН. Мы были детьми Великой утопии... Я ощущал себя учеником Татлина, поэтому его идея III Интернационала, как идея объединения Земли, была мною подхвачена.
Я, как ни странно, не огорчен, что мне жизнь не дала возможности построить 150-метровое здание-скульптуру... Сегодня это 7-метровое "Древо жизни", в котором больше 700-800 фигур, их я сделал собственными руками. В труде, сохраняющем тепло рук человека, конечно, высшая магия искусства» («РГ»).
«Война прошла как сюрреалистическое видение, и стройно рассказать о ней нельзя. Виктор Некрасов писал о позиционной войне; я застал войну наступательную, поэтому описать коллектив или отдельные характеры нет возможности: люди умирали быстрее, чем ты узнавал их имена. Не люблю этих воспоминаний, но и на моем счету 16 убитых фашистов при очистке ходов сообщения... Я не убивал ножом или штыком; граната, автомат. Бой лицом к лицу.
А еще меня похоронили досрочно. Вся эта история до сих пор выглядит неправдоподобно. Я был очень серьезно ранен. К тому же — шок. Лежал в гипсе. У меня зафиксировали клиническую смерть. Врач делал обход, а за ним шел бюрократ и ставил ״галочку״ – умер. Санитары поднесли тело к лестнице, ведущей в морг. Но решили не спускаться, а просто взяли и сбросили. Гипс лопнул. Я очнулся от адской боли и закричал. Меня реанимировали. Но документы о смерти уже ушли. И вскоре... моя мама получила похоронку. А папа в то время был военным врачом, он запросил через свои связи в военкомате, мол, перепроверьте. Ну и прислали... вторую похоронку. Тогда отец меня похоронил. А мама не верила. Вот что значит материнское чутье. Ждала меня».
«Развал советской империи я воспринял как личную трагедию. Потому что ни моего друга Мераба Мамардашвили, ни Данелия, ни Адамовича не мог считать ״жителями иностранного государства״. Да, мне был чужд утопизм коммунистической идеологии, ведший к человеческим жертвам. Поэтому, когда возник простой черно-белый выбор: Ельцин или коммунисты, разбираться ни в чем и не нужно было. Выбор был сделан независимо от оценок личности и программ, которых я не знал: хотя бы не проливать кровь...
...О, я не ״павловская собака״, которая на клише, особенно политическое, делает стойку. Мне не надо внушать ״преимущества одного строя перед другим״. История показывает, что были очень неплохие авторитарные образования (де Голль, Аденауэр) и безумно фальшивые парламентские республики; прелестные монархии и омерзительные демократии...
Я бывший офицер. А это — навсегда. И я склонен отдавать предпочтение конкретным и волевым решениям. Это вошло в кровь. Это завязано с моей сутью монументалиста, ибо монументальная скульптура — дело имперское».
«Допустим, я классик. Обо мне вышло шесть книг, и не в России, увы, они вышли. По счастью, разночтения искусствоведов не дают мне возможности попасть в бытовую систематику потребителя. А то иным только и важно узнать, кто ты — импрессионист или экспрессионист. Мертвечина. Я не мог адаптироваться, потому что сама форма существования в любой группе меня не устраивает. И таким образом я стал аутсайдером. Причем абсолютным. В этом есть недостаток, поскольку я одинок. И это бьет по карману, ведь все выставки устраиваются по принципу принадлежности к группировкам. Оп-арт? Поп-арт? Нет. Я — Эрнст Неизвестный. Такой группировки нет. Хотя подражателей — пруд пруди.
Мой друг Генри Мур писал, что ״дыра дает ощущение трехмерности, даже если мы не обходим вокруг״. ״А какая у вас идея? ״ — спросил он у меня. Я ответил в письме: ״У меня дыра в скульптуре потому, что у меня дыра в теле. Нет ребер после ранения״. И он совершенно гениально определил: ״Значит, я — классик, а вы — романтик״».
«Теперь я чувствую, как энергия уходит внутрь. Меня оставила идея расширения. Когда был совсем ребенком, хотел Уральские горы превратить в скульптуры. Помню, как это представлял себе: в одной горе видел Кентавра, в другой — огромное лицо женщины, в руках которой растут живые ели... В детстве столь естественно стремление к гигантизму, ведь каждый ребенок — Гулливер, равно как и художник. А что теперь...
В Англии давно в моде так называемые экологические похороны. Человека закапывают, на его месте сажают розовый куст или дуб. Идея красивая, и мне она ближе всего. Растворение в Мировом океане. Возможно, я хотел бы, чтобы меня похоронили так же. Или развеяли пепел по ветру. У меня нет решения. Это позже будет вписано в мое завещание».
«Великих художников-атеистов не было. Дело в том, что нужно обладать некоторой скромностью. Не нужно себя считать исключительным, оторванным от полета уток, от изменения звезд, от приливов и отливов.
Единственное существо, которое вдруг возомнило, – это человек. Это не значит, что ты назначен Богом! Это глупости. Бог никого не назначает. Он принимает».