10 февраля исполнилось 100 лет со дня рождения выдающегося советского драматурга, сценариста и поэта Александра Володина. По его произведениям сняты всенародно любимые фильмы «Пять вечеров», «Осенний марафон», «Фокусник», «Старшая сестра» и многие другие. Спектакли по пьесам Володина с неизменным успехом шли в Большом драматическом театре, «Современнике», многих театрах страны. Автор с мировым именем, Александр Володин остается одним из самых значительных драматургов, пополнивших золотой фонд отечественного искусства ХХ века. Трепетное внимание Володина к перипетиям внутренней жизни, приметам изменчивой души его героев не оставляет сомнений в том, что богатое творческое наследие мастера будет вдохновлять еще не одно поколение благодарных зрителей.

Александр Моисеевич Лифшиц (Володин – литературный псевдоним) родился 10 февраля 1919 года в Минске. C 5 лет жил в Москве на попечении дяди (после смерти матери Саши его отец принял решение жениться на другой женщине, которой дети мужа казались обузой). Театром будущий драматург увлекся еще в детстве под влиянием старшего брата – профессионального актера.

В 1939 году Володин поступает в ГИТИС на театроведческий факультет, но учебу прерывает война. В годы Великой Отечественной войны Александр Моисеевич служит связистом и сапером на Западном и Белорусском фронтах. Дважды был ранен. Был награжден медалью «За отвагу» и орденом Отечественной войны I степени.

После демобилизации Володин поступает на сценарный факультет ВГИКа, где учится у Е.Габриловича, В.Юнаковского и А.Сазонова. После получения диплома в 1949 году, не имя возможности устроиться на работу в Москве в разгар «борьбы с космополитизмом», переезжает в Ленинград, где его  карьера складывается неожиданно удачно: Володин работает редактором и сценаристом на киностудии «Леннаучфильм» (по 1956 г.), а затем старшим редактором и членом художественного совета «Ленфильма» (1956-1957 гг.).

С начала 1950-х годов Александр Володин пробует себя в прозе, пишет рассказы. Но известность ему приносит пьеса «Фабричная девчонка» (1955 г.), поставленная не только в столичных и провинциальных театрах, но и за границей. Еще больший успех имеет спектакль «Пять вечеров» в БДТ Г. Товстоногова. Затем будут написаны пьесы «Моя старшая сестра» и «Назначение».

В 1962 году Володин дебютирует в кинематографе с короткометражной лентой «Прошлым летом». Следующий фильм по его сценарию («Звонят, откройте дверь») получает  приз «Золотой лев Святого Марка» на венецианском Международном кинофестивале детских фильмов в 1966 году. В этот период творческой жизни Володина экранизируются пьесы «Моя старшая сестра» и «Пять вечеров».

В 1970-х Володин параллельно работает в театре и кинематографе. Для «Современника» и МХАТа пишутся «С любимыми не расставайтесь» и «Дульсинея Тобосская», на киноэкраны выходят фильмы «Дочки-матери» и «Осенний марафон».

Александр Володин состоялся и как поэт. Мемуарная проза Володина, изданная под самоироничным заглавием «Записки нетрезвого человека», выдает его тонкую, застенчивую, подчас неуверенную в себе натуру – творческую личность, постоянно ищущую не только точности литературного слова, но и твердости жизненных опор.

«Я не хочу быть человеком из лимузина. Я хочу быть – как будто меня из трамвая только что выкинули», – вспоминал слова Володина писатель Валерий Попов.

Возмущала Александра Володина и трактовка его произведений как «социальных». «Я просто рассказывал о людях, которые дарят друг другу счастье. Неброское, негромкое, но единственно настоящее счастье,  – пояснял он. – Черт с ними – с начальством, с парткомами и обкомами, — люди-то могут быть счастливы сами. Только они иногда этого счастья боятся, потому что перед ними было либо несчастье, либо долгое ожидание, либо и то, и другое. Вдруг, совсем неожиданно, насквозь, тебя пронзит ощущение, что кто-то тебе дорог или что-то хорошее произошло в твоей душе или в душах близких. Счастье — это такое пронзительное мгновение. А несчастье — длительное, тупое, сродни разочарованию. И все-таки счастья ждешь, оно еще более ясное после несчастья. Это солнце после грозы. У меня когда-то написалось: "Длинная, долгая смерть отнимает дни у маленькой щедрой жизни". Жизнь — это такое воспоминание» (yagazeta.com).

Александр Володин умер 17 декабря 2001 года в Санкт-Петербурге в возрасте 82 лет.

Коллеги по цеху и ценители отечественного театра и кино тепло вспоминают мастера.

Бывший министр культуры РФ, ныне спецпредставитель Президента РФ по международному культурному сотрудничеству Михаил Швыдкой:

- Он – при всей своей поистине всенародной известности – действительно не любил "толпиться в толпе". И при своей писательской и человеческой смелости производил впечатление почти застенчивого человека, который не стремился падать на амбразуру бескомпромиссных споров. Он прошел войну, был ранен, награжден, но закончил сценарный факультет ВГИКа в 1949 году, в разгар развернувшейся по всей советской стране борьбы с космополитизмом, которая не позволяла человеку, при рождении получившему фамилию Лифшиц и отчество Моисеевич, рассчитывать на слишком светлое будущее. Поэтому будущий Александр Володин проделал прямо противоположное радищевскому путешествие из Москвы в Петербург и оказался редактором на "Леннаучфильме", что по тем временам для таких, как он, можно было считать выигрышем по трамвайному билету.

 Вряд ли кто-то лучше самого Александра Володина сможет написать о его жизни и судьбе. "Судьба/ Рассеянно меня топтала,/ без злости, просто между делом./ Рукой махнула,/ перестала,/ а растоптать и не успела./ Потом слегка посовестилась/ и вяло оказала милость:/ подкинула с небесной кручи/ удачи и благополучья./ А под конец, зевнув устало,/ вдруг закруглилась, как сумела,/ несчастьями не доканала, /счастливым сделать не успела". В этой сжатой поэтической скорописи – 82-летняя жизнь человека, который заставлял плакать и смеяться, выражаясь казенным языком, не одно поколение советских и постсоветских людей.

Можно назвать А. Володина российским неореалистом или даже социалистическим сентименталистом, но дело не в терминах. После страшной мировой войны жизнь каждого отдельного человека обрела особый смысл – и на Западе, и на Востоке. Крушение тоталитарных идеологий образовало вакуум, который можно было заполнить только человеческим теплом, неотделимым от человеческого достоинства. С "Фабричной девчонки" пришла слава, которая была умножена новыми пьесами и сценариями, спектаклями в ленинградском БДТ и московском "Современнике", фильмами Н. Михалкова, Г. Данелии, П. Тодоровского и даже С. Герасимова. В видимом бытописании володинских пьес и сценариев скрывалась магия притчи, звучала глубинная музыка жизни – наиболее прозорливые режиссеры открывали эту тайну его письма (РГ).

- Всякое чванство, сановность он ненавидел больше всего – гораздо сильней, чем человеческие слабости и недостатки, – рассказывает член петербургского ПЕН-клуба, писатель Валерий Попов. – Показать, что он чем-то выше других – вот что было для него самым недопустимым. Всегда в одном и том же потертом сером костюмчике, всегда перед кем-то извиняющийся: "Извините, так хотел к вам вчера прийти, но не смог!" – он был самым любимым и уважаемым. В отличие от всех "литературных генералов", важных и надутых, но с пустой душой, которым все были должны, а они никому. От таких отскакивали все беды. А к Александру Моисеевичу они, увы, липли. Но именно поэтому он и стал великим драматургом, страдающим за всех. Больше всего он мучился – как бы не сделать чего-то неприятного окружающим, и эта обостренная его совестливость – основа его гениальности... И то, что он жил общей жизнью со всеми, причина всенародной любви. Помню, как на восьмидесятилетнем юбилее в Союзе театральных деятелей на Невском любимый актер Володина Басилашвили преподнес ему…. "маленькую". И зал почти плакал. Вот он, наш любимый Володин! Пусть другим дарят виллы и машины, а он – не такой! Он – наш! И он не подвел. Сказал растроганно: "Ну… За то, что я у вас есть!" Раскрутил бутылочку и пустил напиток в горло "винтом". Зал гремел овациями, у многих текли слезы. И то был момент наивысшего счастья и для юбиляра, и для нас. И самое главное счастье – его спектакли и фильмы – с нами навсегда (lgz.ru).

- Это редкий талант, особенно в России, — быть объектом любви толпы, уважения интеллектуалов и почитания коллег, – говорит о Володине писатель Михаил Берг. – Он был правдив, не доходя до осуждения. Он был искренен, никого не обижая. От его естественности, доверчивости, скромности и самобичевания шел мороз по коже. Так говорить о себе и своих, несомненно, преувеличенных недостатках мог только тот, кто реально ощущал их во сто крат сильнее, чем свои куда более очевидные достоинства. Обычно бывает все наоборот. Александра Володина любили даже те, кто ему завидовал, – драматургу, сделавшему для советского театра больше, чем этот театр заслуживал. Потому что быть таким неамбициозным при такой славе – значит не ощущать ее. А зачем она, такая слава, нужна, и чему завидовать? Пусть мучается. И он мучился, одновременно все и, кажется, всех любя. В ответ любили и его, потому что это было легко даже тем, кто не любит театр, не видел знаменитых спектаклей по его пьесам в московском "Современнике" или у Товстоногова в БДТ и даже не слышал о них. 

Эти постановки всегда были событием. Как можно было реформировать бесконечно лживый, фальшивый, пропагандистский советский театр? Драматург Володин внес в него ту максимальную искренность и новизну, которая могла быть не отторгнута, и после него этот театр стал другим. Не Беккет, не Ионеско, не Мрожек повлияли на советский театр, а он, Володин, потому что абсурдистов все равно не ставили, да и говорили они для немногих, а Володина — не трибуна, не пророка, человека с канонической биографией: фронтовик, в тридцать лет окончивший Институт кинематографии, — ставили, и он оказался тем, кого ждали. Естественно, его любили те, кто по многу раз в кино или вечерами по телеку смотрел его фильмы "Звонят, откройте дверь!", "Пять вечеров", "Осенний марафон". В них всегда было что-то от него самого – трепетная неуверенность, камерность без манерности и ум без пафоса и нажима. Есть редкий талант — быть почти в равной степени талантливым и уместным на разных уровнях, и Володин прочитывался снизу доверху: сельские учительницы плакали, диссиденты видели свое, начальство соглашалось толковать его сюжеты как конфликт свободного нравственного чувства с догмами мещанской морали (kommersant.ru).

Народный артист РСФСР Сергей Юрский, ушедший из жизни 8 февраля 2019 года, так говорил о Володине: «Александр Моисеевич никогда, ну абсолютно никогда не "делал вида", всегда был самим собой. Именно это качество определяет оригинальность, неожиданность, душевность всех его произведений – и пьес, и прозы, и стихов. Именно это качество делало столь освежающим, просветляющим личное общение с ним. В наш-то век, когда появилась и гордо утвердилась ужасная профессия имиджмейкер – мастер, придумывающий, кем бы притвориться клиенту... и вдруг встретить человека, который равен самому себе! Подлинное лицо, лицо без маски – вот что сделало Александра Володина явлением редким, почти исключительным» (ng.ru).

В ноябре 2018 года топонимическая комиссия Санкт-Петербурга по инициативе народного артиста СССР Олега Басилашвили, художественного руководителя БДТ им. Г.А.Товстоногова Андрея Могучего и телеведущей Ники Стрижак предложила дать имя Александра Володина будущему скверу на новых намывных территориях Васильевского острова.

«Мы теперь уповаем на благоразумие и поддержку депутатов и чиновников Комитета имущественных отношений, которые должны окончательно утвердить этот сквер с этим именем на карте города, – заявила Н.Стрижак от имени инициативной группы. – Имя Володина давно значится на венке славы театрального и литературного Петербурга-Ленинграда. И если мы любим героев и истории, созданные Александром Моисеевичем, мы просто не можем подойти к его столетию, сказав, извините, для вас нет места в нашем городе!» (spbdnevnik.ru).

Будет ли увековечено имя Володина в городе на Неве, пока неизвестно, как и судьба памятника драматургу в Матвеевском саду, рядом с домом, где жил писатель. Предполагается, что монумент работы скульптора Игоря Флорова будет установлен в 2020 году. Проектом руководит народный художник России Григорий Ястребенецкий.

Александр Володин (из интервью):

«Наше отделение, все девять, думали как один человек. Каждый относился к казарме как к ГУЛАГу, который окружает свободная страна... <...>

Мы вырвались на свободу войны. И всё боялись, сидя на линии обороны, что не успеем разгромить этих сук, которые хотят отнять у нас мирную жизнь в нашей прекрасной стране! Но в какой-то миг я увидел: это война с марсианами. Мы сидим на линии обороны, над нами летят какие-то огромные воздушные сооружения. Тихо-тихо. А там где-то, сзади, приглушенные взрывы. Они стреляли из автоматов. А мы из винтовочек. А потом открылось самое страшное. Мы не вперед шли, не на запад, а на восток! Мы были в окружении. И долго-долго мы прорывались. И сколько было дезертиров! И не одолеть этих марсиан. <...>

Война миров. Проходишь деревнями — и только обгорелые печки. И ребята, теряя головы, бросались в магазины, хватали бутылки, пили, пили, хватали из касс деньги, деньги, деньги... Но когда доходили до большой, трудной реки — эти деньги выкидывали, они были тяжелые. А крестьянки давали нам молоко за так...»

«Много было вранья. А правда была вот какая: "Мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины. Разрыв — и лейтенант хрипит, и, значит, смерть проходит мимо". В своих разляпанных сапогах ты сейчас побежишь в атаку по полю, где вперемешку лежат враги наши заклятые и мы, прекрасные. Мой лучший друг Суродин с горьковского завода остался там, на поле, откуда меня вынесли: я видел, как он лежит на животе и в спине у него воронка. Насквозь. А мы — вперед, вперед, и все вперемешку, и страшная, разрушительная радость, когда смерть берет не тебя, а другого... И уже глотки раскрываются, чтобы кричать, чтобы они там, далеко, испугались: сколько нас, какие мы страшные... Я люблю одну строчку Тарковского: "И влился голос твой в протяжный и печальный стон "ура"... Мы кричали "ура" тенорами... Оставались ли мы людьми? Вот вопрос».

«Всю жизнь я прожил в стыде, в неловкости, в неуверенности: не получилось, скучно, бездарно, никому не интересно... Вот это мне оставила война. Как будто кого-то все время обманывал, все время лицедействовал... И мне стыдно за мои награды. <...>

Военная одна — "За отвагу". Сидит у меня в легком, никуда не денешься. Но литературные — ведь я знаю, что не достоин их. Их дают не за то, что хорошо написано! Время пришло — вот и дали! Я ненавижу свои руки, которые писали эти слова. Я смотрю на страницу и думаю: вот идиот! Люди награждают друг друга, потому что у каждого втайне есть это чувство нереализованности, каждый ощущает свою бездарность, и нет критериев...<...>

Критерий на самом деле один. Мой двоюродный брат, режиссер военно-морского театра, однажды сказал: "Художник должен испытать страх смерти". И он его испытал. На подводной лодке. Где и остался навсегда...»

«Высокое мнение о себе для меня — самое отвратительное качество. Неуверенность в себе — самое понятное и близкое мне чувство».

«Мне всех жалко. Бедную врачиху, которая без толку ковырялась с моим несчастным осколком, мачеху мою голодную, жену и ту, другую женщину, и лохотронщиков, и солдат, и алкоголиков в пивной напротив — всех. Ты помнишь "Снежную королеву"? Помнишь, девочка Герда нашла своего мальчика, растопила его сердце, и они, счастливые, уехали в свой Солнечный Узбекистан. Мне всегда было жалко Снежную Королеву. Мою одинокую в белом, о которой все мечтают, но никто никогда ее не полюбит»
(novayagazeta.ru).

«Я в юности преклонялся перед театром – Чехов, Шекспир, Шиллер... Но я был уверен, что сам я совершенно бездарный и ничего в театре не могу сделать. А потом подумал: а что если попробовать, ну, если пьесу... И начал писать что-то такое, которое для себя назвал «Ложь». Сверху донизу, снизу доверху – все на вранье. Потом назвал «Фабричная девчонка». И вообще начал писать пьесы. Их запрещали. Но меня ставили десятки театров, запрещать стало бессмысленно».

«Сейчас я ощущаю, что народное сознание уродливо стало. Это преступная, непорядочная готовность служить кому-то, за это получать от другого что-то, и так снизу доверху – от милиции к бандитам, от бандитов к богатым, от олигархов к Кремлю. Кстати, я очень не люблю Ельцина. Когда есть концлагеря, когда люди умирают, когда дети голодают, он пляшет перед экраном как первый президент мира. Как-то я ехал с отставным генералом в поезде, он говорит, что Европу-то мы замочим сразу, а Америка сама застрелится. Вот это сознание народное – "мы первые, мы лучшие, мы единственные, а Америка нас обкрадывает". А зачем же просим у нее деньги? А Европа тоже обкрадывает, а почему-то опять с протянутой рукой к ним? Преимущественное количество людей чувствуют и думают, что мы до сих пор лидеры. Мне кажется, что-то в ближайшем будущем интеллигенция почувствует, что она на что-то имеет право, а люди перестанут думать, что мы первые из первых, богатые из богатых. И все постепенно будет меняться к лучшему».

О самом радостном дне в жизни:

«Этот день был в 41-м году. Я был на военной службе в Западной Украине. Мы жили на жестоком сталинском казарменном режиме. В увольнительные не ходили. Муштра была суровой. Временами на учениях было так тяжело, что жизнь превращалась в ад... И вдруг объявили войну! Мы тогда понимали это как нашу свободу. Кричали "ура". Неуправляемое счастье какое-то вырывалось из нас. Представляли себя победителями, марширующими в разных городах Европы! Мы вырвемся, наконец, из казарм и увидим мир! Ну а враг... как-то естественно будет разбит. <...>  Было очень-очень горько, когда нас начали спешно направлять на восток. Другим повезло меньше. Война временами – это каторжная, тяжелая работа» (kp.by).

«После войны я был как-то надломлен. Душа моя увяла. И театр разлюбил. Первое, что сделал после войны, рванулся в Малый театр. Светящиеся ярусы, в зале полно штабных генералов, богатых, раздобревших. И вдруг я почувствовал, что это не театр, что это неискусство притворяется театром. А театр был убит войной. Послевоенное время оказалось не счастьем, а чем-то тусклым, опасным и уродливым. И я вопреки всему написал себе заклинание: "Стыдно быть несчастливым"» (yagazeta.com).